Рецензии

Иосиф Хатилин.
Поэт милостью Божьей.

       Со стихами Елены Орловой я встретился раньше, чем с ней самой. В университетском издательстве «Универсум», где готовилась в то время книжка моих стихов и где в редакторском шкафу были выставлены напоказ десятка три изданных в 2001 году книг, привлекла внимание крохотная книжица с любопытным рисунком на голубой обложке: четырёхгранная прозрачная пирамидка с горящей внутри неё полу оплывшей свечой посреди пустыни.
Читать далее…
И на фоне этого конструктивистского шедевра насмешливо-провокативное – «Мимолётности»… Заглянул в выходные данные: автор стихов и рисунков – Елена Орлова. Залюбопытствовал. Открыл книжицу наугад – и резануло: «Незримая грань, отделяющая эпохи – судейский барьер./Я стою перед ним/с бокалом шампанского в руке -/не судья, не ответчик и не истец -/свидетель и жертва,/простившая всё./ Всё, кроме растоптанной веры в рай,/обещанный мне на земле,/ибо то, что я вижу вокруг/чаще походит на ад». «Ну, да, – подумалось не то в ту же минуту, не то часом-двумя позже, – ритмованный верлибр, позволяющий с предельной полнотой и виртуозностью вести и развивать самодавляющую тему, мысль, но вместе с тем сразу же настораживающая тональность интравертоной отстранённости, категорического императива, «последней правоты». Но дочитывая стихотворение (а это между прочим знаменитый орловский «Миллениум»), обо всех своих соображениях pro et contra начисто забываешь, ибо следует обрывающая дыхание концовка: «Куранты смолкли. В радостных криках/мой одинокий голос едва различим:/-Здравствуй, новорождённое чудовище…». Немногие, нет, немногие так приветствовали наступление третьего тысячелетия… Оптимизма, само собой, хоть отбавляй… Это вам не «Вакхическая песня». И даже не стенания Овидия на Истре. Это крик в пустоту, крик без надежды на отклик, крик внутри себя… Невольно вспомнилась где-то виденная репродукция известного шедевра Эдмунда Мунка «Крик». Прочитал всю книжицу до конца, от первой строки до последней, а там, помимо «Миллениума», такие превосходные вещи, как «Мартовский триптих», «Ребуция», «Вслед ушедшим друзьям», «М. Цветаевой», «Жизнь – нетронутый холст», «Ночной диалог»… Осозналось: Явился миру поэт высокого трагического миросознания, прекрасно оснащённый стихотворной техникой, интуитивист, отталкивающийся от глубокой внутренней переработки внешних впечатлений, черпающий из того родника, что зовётся голосом сердца, внутренним голосом, голосом свыше, вторым Я.

       С тех пор утекло немало воды. С тех пор Елена Орлова стала членом Союза российских писателей, много публиковалась в смоленских и несмоленских литературных альманахах. Издала ещё две книжки стихов: «Повечерие» (2005 г.) и «Остров Святой Елены» (2009 г.).
       Мне хорошо известен ассоциативный нерв названия «Острова», но в общем-то это, с моей колокольни, по-видимому, перебор, интравертный кикс… А сами книги в целом, как и та, о которой шла речь выше, высокоталантливы, и каждая из них достойна отдельного непростого разговора, если угодно, благоговейного признания в любви, так как речь о таких шедеврах (нет-нет, я не оговорился, именно подлинных шедеврах), как «Осень в Лондоне», «Песнь о принцессе Маргит», «Белоруссия», «Изборск», «Твой дар – мой крест», «Письма к отцу» и ещё, и ещё… Примеры? Вот одна из миниатюр Орловой:

Я над чужим надгробьем замерла:
две скорбных даты чью-то жизнь вмещают.
У нас инициалы совпадают,
зато разнятся, к счастью, имена.

       Кольнуло сердце?.. Что-то подобное однажды переживалось и вами? Но как это надо сказать, чтобы обрадоваться несовпадению своего имени с именем того, кто лежит под надгробной плитой. Чтобы так сказать, надо быть поэтом.
       Могу предположить, хотя такое предположение весьма маловероятно, что искушённый читатель, прочитавший, как и я, всё опубликованное и изданное Орловой, укажет на неудачные вещи поэта. Да, конечно же, такие сбои в её творчестве бывали, и я о них, о их природе, знаю, пожалуй, больше, чем кто-либо другой. Но кто из поэтов, даже самых больших, даже великих, может похвастать безукоризненностью всего написанного им?
       Нет таких. Слабые, неудачные вещи, выходящие из-под пера даже незаурядного автора, такая же обычность, как в горном деле сопутствующие драгоценным камням всевозможные иные минералы, внешний вид которых иногда обманывает горнодобытчика. И всё же слабые, неудачные стихи почему-то не задерживаются в памяти, как и всё случайно-неприятное, как невыразительные лица и не радующие глаз пейзажи. А вот сильные вещи запоминаются навсегда. Вот, к примеру, в последней книжке Орловой, самой, на мой взгляд, неровной по уровню составивших её стихов, есть шедевр, цикл стихов под названием «Письма к отцу», и от них невозможно оторваться. Описывать, что в этих стихах, совершенно безнадёжное дело. Невозможно передать ни особой ритмики, ритмики обнажённого, страдающего сердца, ни чудесной словесной живописи, по-видимому абсолютно гармонирующей с лирической живописью её отца, талантливого пейзажиста-самоучки А. С. Стебунова, слишком рано ушедшего из жизни, чьими картинами увешана вся квартира Орловой. И что в сравнении с этими «Письмами» какие-то незадавшиеся вещи?
       Да ничего. Случайность. Lаpsus linguae.
       И всё же, в чём загадка странной, на первый взгляд, гипнотической притягательности стихов Е. Орловой? Не помышляя объять необъятное, а всякое критическое суждение такого рода изначально страдает известной близорукостью и односторонностью, всё же отважусь высказать своё мнение. Думаю, квинтэссенция, уникальность поэтического письма Орловой в острой сопряжённости двух полярных и как бы взаимоисключающих начал: чистого, классически выверенного слога (с почти полным избеганием просторечия, уличного сленга), предопределённого её многолетним, с младых ногтей, филологическим воспитанием и образованием, и гротескной, обострённой до крайности, до ницшеанского всенизвержения и нигилизма иронии. Орлова редко, крайне редко ограничивает свой взгляд на окружающее, своё художническое представление о предмете обычным, простым и естественным «да» или «нет», она, словно бы пифия, блуждающая в лабиринте антитезы: мол, «да» то «да», но, в общем-то, скорее всего – «нет». Декартовское «сомневайся во всём» – путеводная нить этой современной Ариадны. И трудно сказать, чтобы в нынешнем российском житье-бытье, с его миражами и никуда не ведущими лабиринтами, такая путеводная, или, вернее, спасительная нить была ни к чему… Не надо забывать, что поэты больше чем кто-либо из современников наделены особой «сейсмочувствительностью», раньше и острее других ощущают «тектонические» разломы, сдвиги бытия, времени, обладают в какой-то мере нострадамусовским, мссинговским чутьём. Жаль, что сильные мира сего потов не слышат…
       Юбилей, который отметила в октябре этого года Елена Орлова, пронизан светом её поэтического таланта, светом её человеческого самостояния. Нелёгкая судьба. Высокая участь. Ave удивительная Елена Прекрасная!

Иосиф Хатилин,
член Союза российских писателей
«Блонье»: альманах поэзии, № 10, 2012 г.

В. Е. Захаров
В поисках правды и справедливости

       Писатели смоленского края, сыгравшие некогда видную роль в судьбах России, всегда отличались повышенным интересом к прошлому. «Здесь воздух на истории настоян», – уверял Николай Иванович Рыленков, автор исторических поэм и романа «На старой смоленской дороге». Помимо Рыленкова вспоминаются в этом ряду такие наши земляки и книги, как вдохновенные героическим прошлым братья Глинки, Сергей и Фёдор, исторические романы Н. А. Энгельгардта, любопытный краеведческий анонимный роман «Смоленск и его жители шестьдесят лет назад» некоего загадочного городского «старожила», ряд произведений XX века. Была среди этих энтузиастов старины и женщина – Е. В. Новосильцева, печатавшая свои «Рассказы из прошлого» под псевдонимом «Т. Толычёва». И вот перед нами ещё одно произведение на историческую тему – роман смолянки Елены Орловой «Крест Святого Андрея».

Читать далее…

       У жанра исторического романа неоднозначная репутация. Публика то зачитывалась и превозносила его, как это было во времена Вальтера Скотта, Виктора Гюго, наших Загоскина и Лажечникова, то посматривала сверху вниз – как на «корабль в страну невежества», по выражению известного библиографа и книгомана Николая Рубакина.Есть у этого жанра своя классика, но ещё больше всякого рода псевдоисторических, урапатриотических, приключенческих поделок типа опусов Понсон дю Террайля, К. Борна, Рафаила Зотова и им подобных. В целом, однако, это до сих пор хорошо востребованный жанр. Согласно оставленному А. В. Мезиер специальному справочнику, к 1902 году на русском языке насчитывалось уже более двух тысяч исторических романов, оригинальных и переводных. С тех пор эта цифра, вероятно, удвоилась.

       Самым упорным противником вольного воссоздания образов людей и событий прошлого являются чаще всего профессиональные историки. Они обвиняют посмевших зайти на их заповедную территорию писателей в наклонности к фантазированию и домыслу, слишком свободном обращении с тактами и, как следствие, в искажении истины. Странным образом Е. Орлова поддерживает такое мнение, когда в предисловии к своему роману резко отзывается о других произведениях на избранную тему, как недостоверных. Вряд ли стоит так делать. Я имею в виду не качество несимпатичных ей романов, а общий принцип оценки. Ведь в последнее время даже некоторые учёные историки, устав от нескончаемой смены взглядов на одни и те же события, как от концепции истории в целом, начинают смотреть на свою работу, скорее, как на творчество, нежели как на строгую однозначную науку. «Предательством историков» называет эту тенденцию французский специалист Марк Блок. Нет истории, утверждают эти «предатели», есть лишь историки, которые вечно спорят друг с другом и то и дело переписывают заново, казалось бы, хорошо известное прошлое. Всё это в какой-то мере возвращает нас чуть ли не к античным мудрецам, которые вообще понимали историографию как разновидность литературного творчества под покровительством одной из парнасских муз – музы Клио. Аристотель же, рассуждая на эту тему, даже в чисто познавательном и общедуховном смысле ставил поэзию выше исторической фактографии.

       Если такого рода сомнения тревожат сегодня даже профессионалов науки о прошлом, то историческому роману, по-видимому, совсем уж не пристало претендовать на истину и достоверность. Роман – это роман, и пудинг – это пудинг, и дело заключается только в том, чтобы его проглотить, – заметил один причастный к нему шутник. Поэтому я не буду подходить к роману Орловой с мерками исторической истины, хотя сама писательница вроде бы напрашивается именно на такой подход, когда в предисловии ставит себе как главную задачу поиски «правды и справедливости», «восстановление справедливости» и т.п. Где они, неуловимые истина и правда, беспристрастный высший суд в последней инстанции? «История – это роман, а роман – это история», – эта мысль скептических братьев Гонкуров представляется достаточно верной.

       Что же в таком случае остаётся и что дают читателю исторические романы? То же, что и все остальные – проблемы современного человека. В том смысле, что исторический роман – это всегда автор и его современники, перенесённые в другое время и место. И вот с такой точки зрения книга Елены Орловой «Крест Святого Андрея» представляет для нас несомненный интерес – как близкая нам книга. Правда, выясняется это не сразу, поначалу она даже удивляет и настораживает. Ведь все упомянутые выше смоленские авторы занимались историей своей «малой родины», Смоленщины, или, во всяком случае, отечественной историей. А тут нас переносят не только на пятьсот лет назад, но ещё и на противоположный край Европы, на другую национальную почву – в Англия средних веков, во времена пресловутой войны Алой и Белой роз (книга начинается сражением 1461 года, после которого английский престол занял один из Йорков, Эдуард IV). У большинства из нас от этой войны сохранилось в памяти разве что её красивое поэтичное название. Да и зачем нынешним озабоченным россиянам английские розы? Что мы Гекубе, что Гекуба нам? К чему весь этот средневековый сыр-бор и маскарад? У нас и своих проблем с избытком.

       Ответ на этот резонный вопрос приходит постепенно, по мере углубления в книгу. И дело тут совсем не в розах и войне, по части войны мы, люди двадцать первого века, сами дадим средневековым рыцарям сто очков вперёд, не такое ещё видели. Какая это война! Просто вооружённая драка английской элиты XV века за власть, земли, титулы, замки и т.п. – в период, когда государственная, королевская власть была ещё недостаточно сильной и лорды могли позволить себе гонор и непослушание. А вот это уже интересно! Разве не похоже всё это, задумывается читатель, на наш российский «чёрный передел» последних десятилетий, а поведение лордов не напоминает ли наших министров, генералов и олигархов первого постсоветского призыва? И в том, как ведёт свой рассказ и как подходит Орлова к алым и белым английским безобразиям XV века, как изображает баронов Эдуарда IV, хорошо чувствуется скептическое настроение современного российского интеллигента, порядочного человека, которому было не по себе в недавнем советском прошлом, но не стало лучше и чище и в так называемой «демократической» России. В романе такого типа страдающим порядочным человеком, явным лирическим героем, alter ego автора является обедневший мелкопоместный дворянин, выпускник Оксфорда Уильям Уолтем, которому, как некогда пушкинскому Петруше Гринёву, покойный отец завещал разве что честь и чистую совесть – и ни пенса сверх этого. Весь путь честного сквайра, прямодушного Уолтема – знакомая нам утрата иллюзий, разочарование в сильных мира сего и вообще, как мы говорим, в политике. Роман заканчивается полнейшим отвращением Уолтема к лондонской «рублёвке» XV столетия, так что даже его добрый знакомый, обыкновенный трактирщик дядюшка Броук «ни за что не хотел бы прожить свой век так, как они», т.е. тогдашние олигархи: в постоянной борьбе с соперниками, недоверии к друзьям, в придворных интригах, склоках и унижениях.

       Роман Елены Орловой вообще скорее политический, нежели батальный, любовный, семейный или какой иной. Вероятно, потому в нём нет привычной сквозной любовной интриги, хотя немало разных интимных ситуаций побочного характера – как же без них? Семейная частная жизнь – вообще периферия романа, хотя опять-таки, в нём много, а для нас, разночинцев, даже слишком много династических, генеалогических, геральдических подробностей. Но они нужны Орловой не из пиетета к аристократии, а ради всё того же политического их значения, их влияния на распределение власти между героями.

       Средоточием и символом этой власти является прежде всего сам новоиспечённый король Эдуард IV. Одновременно он и самый большой интриган и негодяй романа. Не потому, что они умнее или хуже других, а потому, что у него больше возможностей. «Циничный и расчётливый деспот», по характеристике Орловой. Но не уступают королю по этой части и его враги – мятежники во главе с графом Ричардом Уориком. В общем, вся перессорившаяся английская знать конца XV столетия, что называется, одним миром мазана – безотносительно к тому, находится ли человек в опале или фаворе у короля. И на заседаниях Большого королевского Совета, как это сплошь и рядом бывает и в современных думах, радах, сенатах, парламентах, царит «изощрённое словоблудие», все насторожены, все просчитывают ходы и варианты – как бы чего не вышло. Ибо жизнь такова, что человек здесь в любой момент может быть и возвышен, и отправлен в Тауэр, а то и ещё подальше – на эшафот, т.е. на тот свет, к своим предкам. Дела об измене фабрикуются просто и быстро. Прочитав роман, мы приходим к убеждению, что кабинеты, коридоры и лабиринты власти – и заманчивое, и самое опасное место, и что в этой сфере твёрдо стоять на ногах – это значит стоять по колено в грязи, да ещё перемешанной с кровью. Такова уж природа власти. Невесёлое убеждение вынесла российская интеллигенция из событий XX века и в первую очередь, видимо, из отечественной истории.

       «По закону меча» называется дилогия Елены Орловой. Боюсь, что даже такое название слишком романтично для тех отношений нравов, какие демонстрируют в романе высокородные лорды. «Закон меча» по средневековым понятиям худо-бедно предусматривает всё же ещё и определённую дозу рыцарственности. В поведении же героев романа совсем мало героизма и много жестокости, они «убивают с охотничьим азартом и с видимым удовольствием». Причём, недалеко от господ ушла и их челядь, и простые горожане, которые собираются на казнь как на театральное зрелище, «улюлюкают и гогочут, демонстрируя самые гнусные проявления человеческой природы». Многозначительно в этом смысле и то, что открывающее книгу сражение Ланкастеров и Йорков в день Вербного воскресенья – очевидное святотатство, но это ни в малой степени не смущает английское христианское воинство: ненависть застилает глаза и опустошает душу.

       Вот, оказывается, каково это «тёмное средневековье», ужасается читатель. Не дай и не приведи! Однако разве лучше баронов XV столетия наши современные фанатики и террористы? Пожалуй, хуже. У всех этих принцев, герцогов, графов, у лордов и джентри были хотя бы этикет и приличные манеры. Чувствуется, между прочим, что автору романа это очень по душе, что ей как-то ностальгически дороги «устаревшие в наши дни понятия о чести», хотя бы даже внешнее проявление «рыцарской галантности и любезности». Устали женщины от нашего хамства! При внимательном чтении в книге Орловой можно даже уловить (уж не знаю, прямые или косвенные) отзвуки куртуазного средневекового эпоса. Например, обстоятельства трогательного знакомства раненого Крэйфорда с его будущей супругой напоминают чем-то английский роман XIV века «Зелёный рыцарь», а меч, разделяющий леди Мэри и короля Эдуарда, восходит к легенде о Тристане и Изольде. Однако и здесь Орлова надолго не обольщается, понимает, что романтические понятия европейского средневековья о любви и чести принимали в XV веке всё более формальный характер, что рыцарский этос вырождался постепенно в заурядный придворный этикет, и Эдуард IV –  уже далеко не романтический Ричард Львиное Сердце и даже не поклонник короля Артура и романов Круглого стола Эдуард III. Многое в романе строится именно на контрасте внешнего лоска и внутренней сущности человека, контрасте слова и дела. «”А что б вы подавились!” – подумал он и подобострастно улыбнулся». Есть, конечно, некоторые исключения из общего правила – скажем, «вспыльчивый, но добросердечный» лорд Крэйфорд, однако в конце концов жизнь и его «научила видеть в каждом негодяя и подлеца». Лорд Крэйфорд и подобные ему немногие персонажи погоды в романе не делают.

       Заранее нужно высказать, что далеко не всем читателям и критикам понравится, придётся по душе нарисованная Еленой Орловой панорама европейского средневековья, будут упрёки в избыточном скептицизме и сгущении красок. Предвидя это, хотелось бы напомнить будущим критикам то жестокое разочарование, тот шок, который не так давно, в середине минувшего века, пережили английские идеалисты, поклонники средневекового рыцарства, в связи с их любимым писателем XV столетия, автором знаменитого собрания рыцарских легенд («Смерть Артура») Томасом Мэлори. Поэт и пропагандист чести и доблести, Мэлори, согласно обнаруженным юридическим документам, оказался человеком, чьи собственные поступки стояли ниже всякой критики: грабежи, кража скота, вымогательство, неуплата долгов, покушение на убийство – вплоть до насилия над женщиной. Дальше, что называется, ехать некуда. Поскольку Томас Мэлори жил и писал свою романтическую книгу как раз во времена Эдуарда IV, он вполне мог бы тоже попасть на страницы романа Орловой и легко списался бы в компанию её героев. Вот уж, действительно, как гласит эпиграф романа, правда подчас много удивительнее вымысла.

       И тем не менее есть среди персонажей книги такой человек, которому мы при всём желании в состоянии предъявить моральный счёт. И это самая большая неожиданность романа, поскольку человек этот у других авторов и у историков на протяжении столетий имел самую отвратительную репутацию – куда там Томасу Мэлори! Репутацию страшного человека, отъявленного злодея и себялюбца. Таким некогда ввели его в историю Томас Мор и в литературу Уильям Шекспир. Человек этот – не кто иной, как младший брат короля герцог Глостер, а в будущем и сам король Ричард III.

Реабилитация Ричарда III для историографии XX века – дело не новое, хотя, скорее, кажется, ещё не оконченное. Елена Орлова, девизом которой, как было сказано, является историческая «правда и справедливость», разумеется, полностью принимает версию защитников. Портрет юного Ричарда в её романе – полная противоположность уродливому шекспировскому властолюбцу – в внешне и внутренне. Герцог Глостер почти идеален – он не принимает участия в дворцовых интригах, старается помочь несправедливо обиженным и вообще руководствуется совестью и гуманностью. Правда, в романе «Крест Святого Андрея» он ещё молод, события шекспировской хроники для него впереди, но нет сомнения, что Орлова в продолжении романа всё равно не выдаст своего героя, не доведёт до падения, спасёт от исторической «несправедливости». Похоже, перед нами противоположная очернительству крайность. Впрочем, автор исторического романа – именно романа – имеет на это право.

       Книга «Крест Святого Андрея» от начала до конца держит нас в напряжении, прочитав одну главу, хочется узнать, что будет дальше. Это немало для читателя. Характеры удачно очерчены, образы динамичны. И это при том, что в книге неожиданно много диалогов и разговорной речи вообще. Правда, разговоры эти часто имеют ритуальный характер, скорее, «изящная словесная игра», чем сюжетная необходимость, но ведь без такого рода игры не бывает светского круга и куртуазных отношений.

       Книга Елены Орловой ни в коем случае не женский роман в том смысле, как употребляют это определение сегодня. Её рассказ в целом объективен и строг, разве что названия нескольких глав выпадают из общей стилистики: Кровавая расправа, Стрела Амура, Превратности судьбы, Путь к измене и т.п.

       Подведём итоги. Несмотря на обилие тяжёлых, неприятных событий и общий мрачноватый колорит романа «Крест Святого Андрея», он, в конце концов, втягивает нас в себя и даже делает чем-то близкой нам Англию периода Алой и Белой розы, Англию Йорков и Ланкастеров, леди и лордов, рыцарей и йоменов. Писательница заражает нас своей увлечённостью. Как сказано в её книге, «всё повторяется в подлунном мире», и англичане XV столетия, оказывается, такие же люди, как мы с вами, у них те же государственные, политические и личные проблемы. Иначе говоря, как сказал когда-то Бенедетто Кроче, «любая история есть наша современная история». А иначе она была бы нам просто не нужна.

       И последнее. У английской писательницы Вирджинии Вульф есть любопытное эссе под названием «Своя комната». В нём она задумывается о судьбе талантливой женщины и её роли в литературе, о том, как трудно ей осуществить своё призвание. Сотни лет уделом женщины были кухня, стирка, стряпня, обслуживание мужчины. У неё практически никогда не было «своей комнаты» – т.е. места, где можно было бы уединиться, уйти в себя и написать заветную книгу. «Повторяю, дайте женщине сотню лет, свою комнату и пятьсот фунтов в год, возможность свободно думать» – и результат не заставит себя ждать. До чего же привередливы эти английские леди! Насколько нам известно, автору «Креста Святого Андрея» ещё очень далеко до ста лет, личный кабинет тоже проблема, а что касается пятисот полновесных фунтов стерлингов – это фантастика даже для мужчин из Союза российских писателей. И тем не менее, невзирая ни на что, Елена Орлова из Смоленска сумела написать очень неожиданную, добротную, интересную книгу, продолжение которой хотелось бы видеть заинтересованному читателю.

В. Е. Захаров,
кандидат филологических наук,
доцент кафедры литературы
и методики её преподавания
Смоленского государственного
университета

Владимир Лавров.
Следовать за поэтом

       Давным-давно жил один пророк, который писал свои откровения в стихах, сотворил целую и очень объёмную книгу, но мужался всю свою жизнь этим самым недугом – сочинительством ритмических фраз. Очень, видимо, доставала его эта самая поэзия, раз он даже отвёл ей целую главу в своём труде, назвав её «Поэты». Сидит, бывало, пророк в своём далёком от нас и по времени, и по расстоянию, отечестве и рассуждает: «И поэты – за ними следуют заблудшие. Разве ты не видишь, что они по всем долинам бродят и что они говорят то, что не делают, кроме тех, которые уверовали и творили добрые дела и поминали Аллаха много. И получали они помощь после того, как были угнетены, и узнают угнетатели, каким поворотом они обернутся!»
Читать далее…        Не нам судить, только ли заблудшие последовали и следуют ещё и сегодня за этим поэтом. все ли изречения его не соответствовали собственным деяниям, и узнали ли те угнетатели, упомянутые пророком, каким поворотом они обернулись. Знаем только, что есть ещё в нашем мире люди, уверовавшие и творящие добрые дела, в том числе и пишущие стихи, издающие свои книги и продолжающие бродить по всем долинам, перебирая в уме варианты звучания ритмической речи, произнося их вслух и увлекающие этими звуками встречных людей за собою в то неизведанное до самой своей сути и по сегодня, что зовётся «поэзией» и представляет собой особый мир видения и осмысления жизни. Живёт один из таких поэтов и среди нас, в нашем городе. Ходит каждый день на работу, улыбается или хмурится при встрече с нами, обсуждает какие-либо новости или проблемы, иногда просто молчит о чём-то, но смотрит внимательно и пронзительно, словно видит то, что недоступно обычным смертным. А ещё он приходит домой и пишет стихи, а зовут этого поэта Елена Орлова. вот что думает о поэзии Елена:

Поэзия
Очарованным странником
блуждая по извилистым путям
причудливых ассоциаций,
лёгкой бабочкой перелетая
с метафоры на метафору,
расцвеченную изощрённой фантазией,
жадно вслушиваясь
в трепетное мерцание изысканных рифм,
упоённо плескаясь в тихой заводи
журчащих ассонансов и аллитераций,
забываешь, как страшен и жесток
окружающий мир.

О блаженное беспамятство,
как недолго ты длишься!

       Очнувшись однажды от блаженного беспамятства, наш очарованный странник и член Союза российских писателей Елена Орлова выпустила свой новый сборник стихов под названием «Повечерие» (Смоленск, 2005, изд-во «Универсум»), оформив эту небольшую по объёму книгу собственной компьютерной графикой. Но тот счастливый обладатель одного из экземпляров этого путеводителя в страну «Поэзия», смело может отправляться за своим ведущим в «трепетное мерцание рифм», чтобы на какое-то время забыть вместе с ним «как страшен и жесток окружающий мир», ещё не догадываясь, каким поворотом обернётся это «упоённое плескание в тихой заводи журчащих ассонансов и аллитераций». И всё же, не буду вводить тебя в заблуждение, любезный читатель! Не убежать нам от нашего окружающего мира, как бы мы не пытались упоённо плескаться. Преломляясь в гранях авторского видения, он всё же будет следовать за нами неотвязно, дыша нам в затылок и толкаясь, а когда внезапно обернёшься, то вдруг увидишь:

…Планета со странным названием,
одиноко плывущая в невесомости.
Руины великой империи.
Нищая, заметённая снегом, страна.
Серый дом – неприступная крепость
на границе крошечного мирка
площадью в тридцать квадратных метров»

       А ещё узнаешь, что «Жизнь – нетронутый холст. И каждый из нас – Гойя, заложник безумия и слепоты, рисующий свою судьбу». Но автор рисует и пишет картины акварелью и маслом, иногда просто карандашом, а мы становимся не только любознательными созерцателями, но и соавторами, ибо невозможно не участвовать в новом сотворении мира, пытаясь его переделать, придать ему другое измерение и звучание, ибо в текстах Елены Орловой несомненно звучит музыка, рождённая фантазией и душой поэта, которая врывается в твой мир и зовёт тебя снова в дорогу, в блуждание по извилистым путям за лучшей долей, хотя и хочется порой просто «зашторить окна погасить светильник ночною птицей пялиться во тьму и слепнуть от полуденного солнца пытаясь угадать куда ведут истёртые от времени ступени…», но поэт окликает нас и идёт вперёд, не оборачиваясь, туда, где «летит к звёздам баховская Пассакалия, будто чья-то неприкаянная душа». И ты веришь поэту и идёшь смело за ним, взирая на мир уже его глазами, вступаешь на дорогу странствий. И перед тобой чередой предстают города Европы – фрау Вена, пленительная, несмотря на преклонный возраст, Париж, хранящий запах детской мечты, Лондон, в котором есть время понять, что свобода – это парение, толстый бюргер Берлин, чванливый Мадрид, Будапешт, где на крутом берегу Дунаяпоёт скрипка о любви черноокой мадьярки, и другие города и страны, куда ведёт нас – и автора – жажда прекрасного и вдохновенного. И ты снова идёшь за поэтом, иногда возвращаясь на свою родину, чтобы постоять молча над могилой матери, твоей матери на холме у деревни Погостище, где рядом ещё восемь могил её близких… А потом посетить то место, откуда приходит в твои сны уже сама твоя мать, чтобы снова исчезнуть, и тогда взгляд всё чаще упирается в пустоту – «минуту назад кто-то привычно шёл рядом, и его больше нет. За что?» Кто ответит? Не раскисший ли смоленский суглинок – «родимая земелюшка, кормилица наша», не «моя ли Святая Русь, и это вечное небо над нею», не родной ли до боли город?

Его имя – Смоленск –
в моё сердце с рождения вписано,
оно согревало меня
в странствиях по чужим городам.
Иногда я влюблялась в них,
но этот, единственный,
я ни на что не променяю
и никогда не предам.

       Город, где жили, живут и, я уверен, будут жить замечательные поэты, странно только, что их мало читают, словно боятся заблудиться на извилистых путях поэзии. И всё же как прекрасно то, что мы живём рядом с таким поэтом, как Елена Орлова. Можем взять в руки её новую книгу стихов, вместе улыбнуться «стихам выходного дня» в разделе «Усмешка Пегаса», вновь вслушаться в музыку строк, посвящённых поэтам, музыкантам и художникам, вновь вместе побродить по улочкам далёких городов и просто повечерить в сумерках между Светом и Тьмой, ещё раз задуматься о смысле бытия и вслед за поэтом обратиться к Создателю со словами благодарности за то, что нам даровано Им:

Боже, благодарю Тебя за жизнь
с её терпким вкусом рая и ада,
благодарю за дар любви,
за счастье моё земное,
за право познать Твою истину;
она мне – награда, отрада.
Ты щедр ко мне.
Чем смогу расплатиться с Тобою?

Только самым бесценным:
добром и любовью.

       Прочитав новый сборник поэта Елены Орловой, вдруг начинаешь ощущать и собственное величие. Достоин ты его или нет, не тебе судить, но как иначе думать, ведь и с тобой автор расплачивается самым бесценным добром и любовью настоящего поэта, за которым не страшно идти ни по каким извилистым путям.

Владимир Лавров,
член Союза российских писателей
«Под часами»: литературно-художественный альманах, № 5, 2006 г.

М. М. Казаков
Рецензия на роман Е. Орловой «Крест Святого Андрея»

       История средневековой Англии и, особенно, период войны Алой и Белой Розы, является интереснейшим временем, наполненном бурными событиями, изучение которых неизменно привлекает внимание исследователей во всём мире. Не остаётся этот период и без внимания авторов художественной исторической прозы, зачинателем которой был сам великий Шекспир.
Читать далее…
       Вместе с тем эта интереснейшая и колоритная эпоха остаётся практически неизвестной русскоязычному читателю: некоторые исторические подробности и детали событий можно узнать разве что из Интернета или из тех немногих изданий на иностранных языках, которые изредка доходят до полок отечественных библиотек или хранятся в коллекциях библиофилов-любителей, которые могут на этих языках читать.
       Поэтому появление романа Е. Орловой можно считать событием не только для жанра исторического романа, но и, в какой-то мере, и для отечественной историографии, потому что рецензируемый роман можно считать не только художественным произведением, но и историческим исследованием. Работая над романом, автор на протяжении нескольких лет изучил огромное количество источников, литературы, в том числе и монографической, научных статей и публикаций, и самым главным, на мой взгляд, достоинством этого произведения можно считать историческую достоверность, которой увы, так не достаёт очень многим произведениям этого жанра, включая даже и нарисованный Шекспиром образ короля Ричарда III.
       Исторические реалии Англии XV века выписаны автором очень тщательно, аккуратно и скрупулёзно, что погружает читателя в атмосферу эпохи, и в буквальном смысле заставляет в ней жить. Намеренно избегая модернизации, автор даже вводит в текст романа некоторые специфические термины, да и прямая речь героев романа звучит естественно для той эпохи и при этом отнюдь не искусственно.
       Фабула романа выстроена в непосредственной привязке в реальным историческим событиям и в центре повествования находятся реальные личности – король Эдуард IV, герцог Глостер – будущий король Ричард III, граф Уорик и многие другие, которые в буквальном смысле оживают на страницах романа, благодаря и мастерски представленным образам, адекватной эпохе и персонажам прямой речи, но в большей мере страстям, мыслям, душевным переживаниям, которые автор передаёт столь умело, что это позволяет едва ли не чувствовать свою сопричастность к происходящему.
       Сюжет всего романа, как и отдельные повороты сюжетной линии, почти постоянно держат читателя в напряжении и заставляют сопереживать героям и презирать подлецов, оставляя в числе прочего и соблазн перелистать несколько страниц, чтобы поскорее узнать, чем завершиться очередная интрига.
       Автору удаётся избежать чёрно-белого, контрастного изображения главных героев романа лорда Уиллоуби и Уильяма Уолтема. На страницах романа они предстают живыми людьми, переполненными не только возвышенных чувств, но и вполне земных человеческих недостатков, а иногда и пороков.
       Достоинством романа можно считать и вполне удачное проведение нескольких сюжетных линий, порой пересекающихся, порой расходящихся, но неизменно ведущих к развязке, которая может быть как счастливой, так и кровавой.
       К числу отдельных, непринципиальных недостатков романа можно отнести, пожалуй, несколько чрезмерное увлечение автора генеалогией английских родов и некоторую «переполненность» романа реальными историческими фигурами, что несколько усложняет чтение текста и восприятие событий. Хотя для серьёзного читателя этот недостаток можно рассмотреть, скорее, как достоинство. То же самое можно отнести и к специфическим историческим терминам, которые даже в примечаниях не всегда находят объяснение, что делает чтение романа весьма затруднительным для неподготовленного читателя.
       Впрочем, роман, несомненно, найдёт свою читательскую аудиторию, которая будет состоять в основном из людей образованных, грамотных, эрудированных, способных ценить подлинную историчность, не испорченную конъюнктурой, умеющих думать и сопереживать, ценить добродетель и презирать порок, и относиться к Истории как к учительнице жизни.

М. М. Казаков,
доктор исторических наук,
профессор, заведующий кафедрой
истории и права Смоленского
государственного университета

Иосиф Хатилин
Mehr licht, мой чудесный гид!

       Увы, увы, не имея, к сожалению, должной – университетской – филологической выучки, не могу, понятное дело, отважиться на сколько-то многосложный литературоведческий дискурс о поэзии Елены Орловой, сравнительно недавно появившейся, но уже снискавшей уважительное признание на смоленском Геликоне. Позволю себе лишь несколько частных суждений преимущественно эмоционального, чувственного, импрессиотивного свойства. Сразу оговорюсь, суждения эти, как и любые иные суждения подобного рода, не могут по определению не страдать известной односторонностью и субъективизмом, почему и заслуживают всяческого снисхождения.
Читать далее…
       Итак, по сути. Не обинуясь, что называется, от порога, хочу сказать, что уже несколько лет с неубывающим интересом и любопытством, даже, пожалуй, всякий раз с неким искусом нетерпеливого ожидания читаю как новые, впервые попавшиеся на глаза, так и прежние, много-кратно читанные, стихи Орловой, открывая в них для себя всё новые и новые достоинства. Мне определённо по сердцу энергетика этих стихов, их приглушённая, ненавязчивая, чуткая к голосу сердца, к инфернальным глубинам души тональность, сочетание высокого внутреннего напря-жения, интенции слога со столь же высокой свободой, раскрепощённостью, полётностью мысли и чувства. Мне по сердцу благородство этого ритмизованного речитатива:

Время, этот вечный целитель
с повадками завзятого шарлатана,
неумолимо стирает из памяти лица,
оставляя лишь имена,
произносимые всё реже и реже…
(«Вслед ушедшим друзьям»)

       Но, конечно же, привлекательность, завораживающий магнетизм стихов Орловой держится не только на чутко уловленной, если угодно, органически выработанной, как цветы и травы, как гейзеры и водопады, тональности, музыкальности, то мягкой пастельной, то яркой импрессионистской живописности повествования:

…сонный Сохо за окнами паба
ксерокопией древней саги
подколот к вечернему списку
осенней хандры, листопада и сумерек,
пахнущих морем – чешуёй мёртвых рыб
и мазутом не замолкающих доков.
(«Осень в Лондоне»)

       Да, вот так пишет она, всегда и неизменно о собственном, личном переживании всех ипостасей жизни: о своём общении, не пребывании, не присутствии, а интимном, на «Вы», общении с Лондоном и Веной, с тенями Рильке и Моцарта, Ласло Бароша и принцессы Маргит, и ещё ближе, уже не в общении, а в ощущении – Изборска и Выдреи, дорогих людей, дорогих могил, где воображение реанимирует прошлое, стирает, волшебно растворяет грани реального и вероятного. И, конечно же, о «блаженном беспамятстве», стихоречи, стиховолхования, стихотворения. И, конечно же, о человеческой красоте и благородстве, противостоящем скудости и пошлости, полуфабрикатности, ливерной нашпигованности так называемой «злобы дня». То есть обо всём том, что и днесь, и присно писали и пишут все поэты всех времён и народов, но (о, это подобное солнцевороту «но»!) так, как никто до неё об этом не писал, то есть создаёт, открывает свой мир, страну своего поэтического действа.
       «Поэта далеко заводит речь» – молвлено однажды Мариной Цветаевой. Далеко заводит речь и Елену Орлову, и она с безоглядной готовностью, как набоковская ночница на огонёк ноч-ника, следует по этому фатальному пути, потому что всем своим существом, рациональным опытом и иррациональным, интуитивным чутьём, знает и чувствует, стиховолхование и есть её путь, её экзистенция, её осуществление своего творческого и человеческого предназначения. Её творение стихов, стихотворение – это и «особый способ жить», и вызов и отпор не слишком ми-лостивой к ней судьбе, поединок, в котором она, это уже ясно и непреложно, победила. Так неж-ное, ранимое, беззащитное, гордое человеческое сердце торжествует над пошлостью «жизнен-ных обстоятельств», над гекатомбами судьбы.

Твой дар – мой крест,
не просто жить, но – петь,
петь, чтобы жить – наперекор всему.
(«Твой дар – мой крест»)

       Да, поэт Елена Орлова – настоящая, всамделешняя, более настоящих и всамделешних не бывает, очарованная странница, одинокая очарованная странница, что всегда в пути, неизменно в поиске своего Святого Грааля, который для неё отнюдь не романтизированный апокриф, а ге-нетически заложенное в её сущности, в космизме её интересов и представлений неизбывное, «наперекор всему» стремление к мечтаемой и несбыточной Гармонии, мечтаемой и несбыточной Любви. И на этом романтическом пути, конечно же, естественно, фатально, неизбежно, как дымка полыни на старом погорелище, и дольняя печаль, и горечь одиночества, и даже порой сартровская «тошнота», отвращение к суетно-бессмысленной жизни.
       На первый взгляд может показаться странным, даже парадоксальным, что при интраверт-ной, черпающей писательский материал по большей части из глубин своего сознания и подсоз-нания, и, естественно, эгоцентрической зауженности, ограниченности творческого пространства, стихотворчество, стихотворение Орловой тем не менее находит живой отклик во многих сердцах, притягивает к себе трепетными нитями некой, растворённой в воздухе её стихов, чуждой приземлённой рациональности и позитивизма, тайной, будит подспудно живущие вероятно в каждом сердце чувство невосполнимой утраты, утерянности своего Святого Грааля, естественности чувств и поступков, высоты помыслов… Но эта способность повествователя и есть тот самый магический кристалл поэзии, что позволяет «всё сущее – увековечить, безликое – вочеловечить, несбывшееся – воплотить». Эта чудесная способность естественного, самородного, само собой возникающего, являющегося, на мой взгляд, одной из форм медитации, волхования, потока сознания, «блаженного беспамятства», стихотворчества и есть в полном смысле этого слова и «божественное тавро», и мерило её, Орловой, бытования как Поэта. Высокая мера. Редко кому выпадающая.
       И вместе с тем стихи её, элитарные, пассионарные по питающей их философской, онтологической закваске, доступны пониманию, равноуровневы восприятию, конечно же, далеко не каждого читателя, прямее сказать, небольшой части читателей. Но это, всякому понятно, никак не может быть упрёком поэту. Стихоплётство, графоманство, газетная доступность многих в недавнее время модных, популярных стихослалателей было понятно всем, и помнит хоть кто-то хоть что-то из этих «пиитов»? И спросите сегодня, многие ли читают ту же Цветаеву, Ахматову, Рильке, Радноти, Бродского et cetera? Между читателем поэзии и читателем газет, как говорится, дистанция огромного размера.
       И ещё одним замечанием хотелось бы дополнить сказанное. Начиная читать Орлову, по крайней мере, самую значительную её книгу «Повечерие» и циклы стихов в последних номерах литературного альманаха «Под часами», очень скоро и незаметно для себя оказываешься в ином, как будто бы одновременно и вроде бы хорошо знакомом и определённо не совсем знакомом, как-то непостижимо сдвинутом в целом и в частности, загадочном и настораживающем, похо-жем на ощущение дежа-вю, круге инобытия, настолько плотна, втягивающа, неотпускающа энергетика авторского воображения:

…Начался дождь.
Сумерки клочьями виснут на облетевших ветвях,
берёзки, как погребальные свечи в дрожащей руке,
слегка наклонились от ветра.

       И холодок в висках, и болезненное покалывание в кончиках пальцев, и подспудное, рефлекторное сопротивление этому «наваждению».

Ты слышишь? Ты видишь меня?
я рядом, я у тебя в гостях,
но нас разделяет толща земли глубиной в полтора метра –
пропасть, которую мы не в силах перешагнуть.

       Это о чувствах и ощущениях дочери на отцовской могиле. Не правда ли, хорошо знакомое каждому, утратившему самых дорогих, самых близких, чувство? Так вот у Орловой аура, мистический трепет этого чувства сквозит во многих, пожалуй, даже в большинстве её стихов. Эвридика негромким, вовне неслышным, только бы словно к себе обращённым голосом, переголосками своего-несвоего эха, непроизвольно, не задаваясь какой бы то ни было целью зовёт сопереживателя, читателя-Орфея, на краевую, межевую полосу света и тьмы, жизни и смерти, но смерти не как абсолютного небытия, иносуществования, связанного тысячами живых, сообщающихся нервов-нитей с бывшей и нынешней, солнечной, земной жизнью, своей собственной и мириадами других. И это мистическое чувство, почерпнувшее так много от эсхатологии орфиков и платоников, столь внутренне противоречивое, дискретрное, отвергаемое всем опытом познания и каждодневности, тем не менее не остаётся безответным, зажигает в самых тёмных, архаических уголках сознания и подсознания сигнальные огни спасения, притягивает и отталкивает, потрясает и гнетёт. И хочется поскорее прервать это «наваждение», это нежданно-негаданно случившееся «путешествие», хочется поскорее выбраться на свет, к беспечно улыбающимся друг другу людям, к незнающим уныния анютиным глазкам, к неприкаянно громыхающим на рельсах городских окраин трамваям.
       Но, отстраняясь от чтения этих стихов, вдруг совершенно отчётливо сознаёшь, что некая авторская миссия, сверхзадача осуществилась, что ты, спутник-читатель своего странного гида, пережил-таки состояние просветляющего душу катарсиса.
       Mehr licht! больше света, мой чудесный гид, больше света!

Иосиф Хатили,
член Союза российских писателей
«Блонье»: альманах поэзии, № 1, 2008 г.

И. Б. Мануилова
Рецензия на рукопись романа Елены Орловой «Крест Святого Андрея»

       Думаю, многие, зайдя в книжный магазин, испытывают разочарование. Увы! Современная литература представлена в основном многочисленными плоскими детективами, слезливыми женскими романами, подобием сценариев дешёвых боевиков. За редким исключением. К таким редким исключениям с уверенностью можно отнести пока ещё не опубликованный роман Елены Орловой «Крест Святого Андрея».
Читать далее…        Произведение значительное по объёму (500 стр.), читается с наслаждением, которое хочется продлить. Хотя остросюжетная фабула романа подчас вызывает невольное желание взглянуть на его последние страницы, чтобы узнать, как сложилась судьба героев.
       Действие романа «Крест Святого Андрея» разворачивается в Англии в период междоусобной борьбы между представителями двух ветвей династии Плантагенетов: Ланкастерами и Йорками. Эта борьба, сопровождавшаяся кровавыми стычками, в истории красиво названа войной алой и белой розы (1455 – 1485). Но события далёкой эпохи не используются в качестве обрамления для описания вымышленных перипетий вымышленных героев. Автором поставлена благородная цель «воссоздать подлинную картину событий», «восстановить справедливость». Герои романа – те самые люди, которые «посетили сей мир в его минуты роковые»: король Эдвард, Ричард Глостер, Эдмунд Нэвилл и др. Переплетение их судеб, подчас фантастические взлёты и сокрушительные падения – факты истории, отражённые в документах.
       Сложная задача исторической реконструкции эпохи Еленой Орловой осуществлена мастерски. Обилие использованных источников и добросовестное отношение к ним автора служат надёжной гарантией правдивости нарисованного исторического полотна. Подкупает бережное отношение к историческим деталям. Одежда и оружие героев, их пища, убранство их жилищ описаны в строгом в соответствии с реальностями эпохи. Это позволяет читателю ощутить неповторимый колорит прошлого, то, что принято называть «духом эпохи».
       Не только главные, но и второстепенные герои с первым их появлением на страницах романа воспринимаются как живые люди, становятся узнаваемы. Для этого автору не потребовалось долгого и детального описания их внешности. Оказалось достаточным отметить характерный жест, взгляд, манеру улыбаться, привычку ввернуть в разговор любимое словцо. Характеры главных действующих лиц исторической драмы далеки от схематизации. Они сложны и даны в динамике. Сложные характеры определяют неоднозначное поведение героев в переломные моменты их жизни. Но при этом добро остаётся добром, а зло – злом, коварству и обману противостоят искренность и правдивость, измене – верность, ненависти – любовь.
       С большим удовлетворением хочется отметить, что в романе продемонстрирована замечательная русская проза. Та самая подлинная родная речь, которой нас учили в школе, не испорченная новомодными словечками и разговорным ритмом в стиле «рэп». В лучших традициях старинных романов каждая глава предвосхищается мудрым эпиграфом. К несомненным достоинствам произведения относится богатейший справочный аппарат. В том числе и благодаря этому даже самый эрудированный читатель откроет на страницах романа для себя много нового.
       Нет сомнения в том, что издание романа Елены Орловой «Крест Святого Андрея» не только принесёт радость читателям, но и материальную выгоду издателю, поскольку не задержится на прилавках магазинов. Люди соскучились по хорошей книге, которая не только позволяет отвлечься от повседневных забот, но и несёт новую информацию, даёт пищу для размышлений о вечных ценностях и несовершенном мире людей, в котором «вечно, вечно плещет море бед». А именно к таким книгам относится рецензируемый роман.
       И ещё. Роман Елены Орловой «Крест Святого Андрея» достоин не дешёвого, а хорошего издания: в твёрдом переплёте, на качественной бумаге, с красочными иллюстрациями, историческими картами, словариком, справочными материалами. Пагубная привычка экономить на культурных ценностях приносит слишком большие потери российскому обществу.

И. Б. Мануилова,
кандидат исторических наук,
доцент Смоленского
гуманитарного университета 2012 г.

С. М. Романенко
«Взломав защитные коды»

       Елена Орлова. Тридцать второе октября. – Смоленск: Издательство Смоленская городская типография, 2018. – 132 с.
Передо мной вышедшая в конце 2018 года книга стихов смоленского поэта и прозаика Елены Орловой с несколько озадачивающим названием «Тридцать второе октября». Приём рассчитан психологически верно: сразу же хочется книгу раскрыть и попытаться понять, что же это значит.
Читать далее…
Отгадка обнаруживается в первом же пронизанном мягкой иронией стихотворении, которое открывает раздел «Прикосновения»:

Связать концы туманных перспектив,
чтоб убедиться в тщетности желаний,
освоить суть созданья мирозданий
без войн, вражды и тягот тайных знаний,
без суеты начальственных заданий
и чьих-то барственных прерогатив –

ход мыслей замерзающей улитки.
Тоска, досада, злая дребедень,
шурша листвой по тротуарной плитке,
суммируют просчёты и убытки
и детскую отчаянность попытки
продлить октябрь хотя б ещё на день.

       Фактически это – всё, кроме последней строчки, – творческое кредо автора и, в общем-то, предназначение поэзии как искусства и даже шире – как единственно возможного для поэта образа жизни. Для Елены Орловой, во всяком случае, это именно так.
       Октябрь, осень – важное для поэта время, возможно, самое важное. Не просто любимая пора года, очей очарованье…

Я живу в октябре.
Я сердце сжигаю в осеннем костре
и в небе жадно читаю
журавлиную клинопись.
(«Мне вовсе не хочется маяться в мае»)

       Осенняя атрибутика в стихах Орловой многозначна, полна смысловых намёков, разного рода аллюзий. Стихотворения, датированные осенними месяцами, проникнуты особым настроением, душевной размягченностью, что отнюдь не характерно в целом для лирики этого автора. Создаётся впечатление, будто осень – чуть ли не единственное, что побуждает  поэта примириться с возмущающей и зачастую оскорбляющей, «каверзной», как говорится в одном из стихотворений,  жизнью:

Дни, листопадом по ветру, проносятся мимо,
жизнь ретушируя, как пожелтевшее фото.
(«Утро смывает рассвет желтоватым туманом…»)

       Частое обращение к миру культуры делает неизбежным включение в поэтический текст цитатного слова. Причём автор сознательно использует цитату узнаваемую, однако неточную, что придает стихам «игровой», эстетический характер. Делается это, зачастую чтобы смягчить чувство безысходности, чтоб не сказать обречённости, порождаемое общим настроением стихотворения. Как например, отсылка к чудесному мультфильму режиссера Юрия Норштейна «Ежик в тумане» по сказкам Сергея Козлова в беспросветном по содержанию стихотворении «День не сложился. Он был беспощадно исколот»:

Он цели достиг и благополучно отмаялся,
оставив мутный осадок в тревожной памяти.
В такие дни лучше всего получаются
стихи о том, как
ежи с котомками
бродят в тумане.

       Иногда цитаты напоминают исходный текст только внешне, смысл же  в них заложен совершенно иной.

Иллюзии и миражи.
Кураж. Отрыжка и зевота.
Одна теперь у всех забота,
такая странная работа –
висеть над пропастью во лжи.
(«Мы проживаем жизнь “online”…»)

       В словах «над пропастью во лжи» содержится намёк на знаменитый роман одного из самых влиятельных писателей ХХ века  – американца Джерома Дэвида Сэлинджера. Его книга «Над пропастью во ржи», без какого бы то ни было преувеличения, потрясла мир. И продолжает потрясать.
       Имя сэлинджеровского героя Холдена Колфилда стало символом нонконформизма и юношеского бунта, характерного для молодёжного авангарда. Принадлежащий к привилегированной части общества, Колфилд подвергает сомнению ценности элитарного мира.  Истинное предназначение человека для него – быть полезным людям: «Я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак». Так что в строчке «висеть над пропастью во лжи», несмотря на её ироничность явно ощущается привкус горечи, ибо молодых и не очень молодых людей с устремлениями героя Сэлинджера в наше время встретить непросто. А вот что касается лжи, с этим, как теперь выражаются, без проблем.
       Той же горьковатой иронией проникнуто и недавнее, написанное  в 2018 году стихотворение «Уроки российской истории…»:

Души смрадом задушены,
дышат пеплом и пылью:
великие предки
за две пятилетки
Кафку сделали былью.

       Автора заботит, чтобы цитата была истолкована правильно, стихотворение снабжено ссылкой на писателя и художника Вагрича Бахчаняна, которому приписывается процитированная в тексте саркастическая фраза: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» – переделка всем известной первой строчки гимна авиаторов «Всё выше», который в советские годы звучал во время торжественных парадов и первомайских демонстраций.
       Раздумья над предназначением поэта в стихах, вошедших в книгу «Тридцать второе октября», также даны не впрямую. В минуты откровенности Елене Орловой свойственна гоголевская манера, придирчиво, с усмешкой, разглядывать себя со стороны. Ирония в её стихах своего рода камуфляж, прикрытие. И роль её исключительно служебная. Эта не та ирония-болезнь, о которой писал Блок.

Одна, с седою головой,
я молча у воды сидела,
любуясь, чуть осоловело,
движеньем ветра над волной…
(Ироничное №1)

Кто про ангелов, кто про жердь,
кто про вечную круговерть,
ну, а я, хрипловатый дрозд, –
о лучах Орионских звёзд,
о вине пьемонтских лоз
и о войнах английских Роз.
(Ироничное №2)

       «О войнах английских Роз» – намёк на опубликованный в 2013 году роман Е.А.  Орловой «Крест Святого Андрея», посвященный истории династических войн в средневековой Англии.
       Новая поэтическая книга Орловой вообще очень литературна. Второй после «Прикосновений» раздел так и называется «Вариации на тему…». Часть стихотворений этого цикла начинается с цитат: из Мандельштама, Набокова, Блока, Ахматовой, даже Бориса Гребенщикова, даже смоленского поэта Виктора Смирнова.
       Цитаты воспринимаются то как эпиграф, то как отправная точка для последующих стихотворных рассуждений, часто – от противного.

Мужу Вадиму
Никто ничего не отнял!
Мне сладостно, что мы врозь.

Марина Цветаева

Никто ничего не отнял
и не сумел бы отнять:
под солнцем вселенского полдня
судьбы невесомей кладь,
и медленней движутся вспять
пространств временные волны,
и где-то на грани миров,
быть может, еще не рождённых,
творением преображённая,
наша сияет любовь.
16 июня 2018 г.

       Или в стоящем рядом стихотворении без названия, начинающемся цитатой из посвященного А.А. Блоку ахматовского стихотворения:

Я пришла к поэту в гости.
Ровно полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
А за окнами мороз.
Анна Ахматова

Я пришла к поэту в гости.
Душный вечер. Понедельник.
Дебри старенькой хрущёвки,
а за окнами июнь

цвёл, предельно ограничен:
под окном в заросшей клумбе
громко верещал кузнечик
о тщете мирских сует.

И смотрел с иконы Ангел
взглядом грустного поэта,
как мы пили сок вишневый
и клубникой заедали
боль исчёрканных стихов.

А когда я уходила,
За спиной летели роем,
Невпопад и вразнобой:
лето,
лейтенант,
Литейный,
аксельбант и
Летний сад.
19 июня 2018 г.

       Слова: «Литейный, лето, лейтенант» – ещё одна цитата, отсылающая читателя уже не к Ахматовой, а к творчеству замечательного смоленского поэта Владимира Лаврова, несколько лет назад безвременно ушедшего из жизни. То есть становится понятно, что «к поэту в гости» – это в гости к В.В. Лаврову.
       Предпоследний раздел называется «Метки на карте». Метки – это места, с которым у поэта связано что-то личное. Например, дождь в Петербурге, открывающий путнику, что его сердце – «этого города вечный невольник», или ощущение комплекса провинциала-«замкадыша», внезапно и остро прочувствованное во время пребывания в столице, «сочная трава» и «узловатые дубы» в Новоспасском, навеявшие мысли о «глубинных смыслах, питавших музыку Глинки» …
       Заканчиваются «Метки на карте» стихотворением «Россия», в котором говорится, что «дивная моя Родина»

Вскормила злодеев и деспотов,
поэтов и божьих вестников,
губила народ нуждой,
цвела величавой невестою,
рыдала горькой вдовой.

       И всё-таки:

Любой – тобою любуюсь,
Любой – тобою горжусь!

       Лирическая героиня книги «Тридцать второе октября» ищет ответы на вопросы, которые предлагает сегодняшнее раздираемое противоречиями время, точнее, как говорится в одном из стихотворений, навеял «ветер глумливой эпохи». Впрочем, ответы ей известны, скорее, она ставит перед собой задачу найти в литературе, истории, окружающей жизни примеры, подтверждающие это знание.        Заключительный раздел называется «В тени верлибра». В него вошло всего 17 поэтических миниатюр. Объединяет их раздумчивая интонация и всё та же спасительная ирония:

Бессонница дарит радость,
если смотришь в звёздное небо,
вспоминая забытые сны
несбывшейся юности.

Светлана Романенко,
член Союза журналистов России,
Союза театральных деятелей России

Пролистать наверх